РАБИНОВИЧ,  ВЫ УМЕРЛИ

ИЗРАИЛЬСКАЯ БЫЛЬ

Михаэль сел в нагретое предыдущим посетителем кресло и застыл в ожидании. Пкида[1], девица с коричневыми губами и того же цвета остро отточенными ногтями, говорила по телефону на легком иврите, изредка бросая косые взгляды на посетителя. Наконец, она положила трубку и, повернувшись, сказала по-русски:

– Слушаю вас, – Пкида с одного взгляда безошибочно определила, кто перед ней. Впрочем, Михаэль не пытался скрывать, что он – оле хадаш[2]. Он раскрыл рот, чтоб изложить свое дело, но тут же закрыл, потому что пкида протянула руку:

– Теудат зеут[3], пожалуйста.

Она ткнула пальцем в клавиши компьютера, посмотрела на экран и продолжила:

– Слушаю вас, геверет[4].

– То есть, как это «геверет»? – изумился Михаэль. – До сих пор я был адони!

– Был, не был, какая разница? – равнодушно сказала пкида. – Здесь ясно написано «некева», значит, женщина.

– Да вы посмотрите на меня, – голос Михаэля задрожал. – Вот я, вот у меня усы! У женщин бывают усы?

– Бывают, – подтвердила пкида. – И нечего мне морочить голову. Говорите, геверет, зачем пришли, не задерживайте очередь.

– Но я же мужчина! – Михаэль чуть не плакал. – Я доказать могу!

Он вскочил, ухватился за брюки, которые почему-то стали вдруг тесными, и застыл неподвижно, ощущая, как рубашка, которая до сих пор болталась на его тощей фигуре, наполнилась, стала совсем в обтяжку.

Михаэль опрометью выскочил из мисрада[5]. В вестибюле он на бегу взглянул на себя в зеркало, резко затормозил и вернулся. Из-за стекла на него смотрела симпатичная молодая женщина в джинсах и мужской рубашке, которые раньше принадлежали Михаэлю Рабиновичу, сорока двух лет от роду, год назад зачем-то приехавшему из Киева.

Михаэла Рабинович, покачивая бедрами, прошла мимо шомера[6] и вышла на улицу. Она постепенно привыкала к своей новой внешности, к призывным взглядам проходящих мимо мужчин. Ей ее новое бытие определенно начинало нравиться. Она уже стала подумывать, не закрутить ли роман с каким-нибудь симпатичным молодым человеком, но решила повременить денек-другой. И, как вскоре оказалось, правильно сделала.

Придя домой, Михаэла обнаружила, что она – мать-одиночка. Вот тогда и вспомнила, зачем ходила в мисрад – взять справку для начисления пособия.

«Мужчины подождут», – решила Михаэла и утром снова отправилась в мисрад.

Пкида, наконец, закончила долгий разговор, положила трубку, протянула руку:

– Теудат зеут, пожалуйста, – и ткнула пальцем в компьютер.

– Вам, адони[7], пособие по старости еще не начислено. Зайдите завтра после обеда.

– Мне?.. Я?.. – поперхнулась словами Михаэла. – Пособие? По старости? – переспросила она, чувствуя, как от хриплого голоса запершило в горле, а над верхней губой стало щекотно от растущих усов.

«Как хорошо, что я не успел купить платье», – подумал Михаэль Рабинович, в недавнем прошлом заслуженный пенсионер, а ныне оле хадаш из Киева.

С трудом поднявшись из мягкого кресла, он вышел на улицу. Ныли суставы. «К дождю, видать», – подумал Михаэль. В тот день он дважды чуть не попал под машину и едва нашел дорогу домой. «Завтра же закажу себе новые очки», – подумал Михаэль, укладываясь спать.

На следующий день после обеда, как ему было сказано, Михаэль снова пришел в мисрад.

Пкида привычно ткнула пальцем в компьютер, посмотрела на экран и спросила:

– А почему вы не в армии?

– Я? – переспросил старый Михаэль, чувствуя, как мир наполняется шумами и красками, а тело наливается силой. – У меня была отсрочка, завтра пойду в военкомат, – на ходу сочинил он и выскочил из мисрада, счастливо играя мускулами. Жизнь была прекрасна.

Только под утро, возвращаясь от хаверы[8], с которой познакомился на дискотеке, Михаэль вспомнил, что не взял справку для военкомата.

Новая жизнь его вполне устраивала, было бы жаль с нею расставаться, да и превращения уже порядком надоели. Поэтому по дороге в мисрад Михаэль лихорадочно обдумывал план действий.

Коричневогубая ткнула пальцем в компьютер и взглянула на Михаэля.

– Рабинович? Михаэль? – уточнила.

– Да, подтвердил Михаэль, даря ей обворожительную улыбку, которая, впрочем, отразившись от безразличного лица, растаяла в воздухе.

– Вы, адони, умерли, – голос пкиды звучал до неприличия спокойно и равнодушно.

– Как умер? – не понял Михаэль.

– Не знаю, – пожала плечами пкида. – Здесь не указано.

– Когда? – холодея от ужаса, спросил Михаэль.

– Вчера. Принесите свидетельство о смерти, справку о захоронении…

– О чьем захоронении? – вскричал Михаэль.

– О вашем. Здесь ясно написано…

– А-а-а-а! – нечеловеческий крик сотряс воздух. Михаэль, из последних сил преодолевая охватывающее его оцепенение, вскочил, немеющими руками ухватил проклятый компьютер и обрушил его на пол.

 Что-то хрустнуло, треснуло, взвился легкий дымок, и Михаэль сразу почувствовал себя лучше.

– Какой вы неловкий, – невозмутимо сказала пкида. – Вот видите, махшев[9] испортился. Придется вам придти завтра.

В вестибюле в зеркале Михаэль увидел себя прежнего, худощавого и усатого, сорокадвухлетнего, и улыбнулся от счастья.